Начало вечерней трапезы задерживается — у отца наместника важные гости, мы греемся на летнем солнышке. Отец N пришёл последним и был доволен, что не опоздал, но всё же встал со мною, с краешку:
— Вот, один паренёк задержал. Показывает фотку — объявление при входе в церковь: «Уважаемые братья и сестры! Свечи, купленные на улице, в храме недействительны! Просьба ими не пользоваться». Спрашивает, что я об этом думаю.
— Это в своём храме снял?
— Нету, — отвечает.
Я — ему:
— Увидел, сфотографировал, — значит, чтобы другим показать?
— А как же! «Всю жизнь стоял за правду!» — саркастически процитировал я из Гоголя.
— Во-во! — подхватил отец N. — Я его и спрашиваю: помнит ли он, что было с Ноем после потопа. Не знает. Поясняю ему: Ной насадил виноградник, выпил вина, опьянел и свалился обнажённым в своём шатре. Один из сыновей, Хам, зашёл, увидел его в неприличном виде, рассказал остальным. Два других брата, Иафет и Сим, взяли одежду, вошли в шатёр задом, чтобы ничего не видеть лишнего, и покрыли наготу отца. В итоге Хам получил проклятие отца на старшего сына Хама — Ханаана, а имя его самого до сих пор нарицательное по всей земле. А ведь Хам сказал правду!
Парнишка насупился:
— Ну, и что?
— Вижу, ты не понял, — говорю, — но вот что сказал Сам Господь: если брат твой согрешил, обличи его наедине, а коли не примет твоих слов, то повтори при двух-трёх свидетелях, а уж если и при них упрётся, скажи в церкви — то есть, в собрании верующих, среди своих. А ты, видать, хочешь, чтобы и неверующие — чужие — услышали правду от нашего Хама...
— Ну, я пойду к владыке...
— А ты заметил, — говорю, — под этим объявлением другое — о наборе в Казанскую духовную семинарию. Вот поступи в неё, стань священником, получи новый приход, где ни кола, ни двора. Надо зарплату всяким служащим платить, давать деньги в епархию... А тут подходит прихожанин, такой же упёртый, как ты, и предлагает: «Давайте повесим такое объявление — денег больше будет!» И ты хорошо понимаешь, что выиграешь копейку, а потеряешь рубль, но, с другой стороны, сознаёшь, что этот упёртый поднимет вонь на весь приход, всем станет вещать, что батюшка не заботится о казне приходской... Ох, как миряне в Церкви больше всего озабочены грошами, а не грехами!..
— Так что же? — упирается парнишка. — Разве это не грех?
— Я же тебе пояснил, как Господь говорит о чужом грехе. Ещё Он же советовал: прежде чем указывать на сучок в глазу брата, вынь сперва бревно из своего глаза. Чужой грех — не твоя печаль. А вылезешь на публику со своей фоткой — вот уж такой грех вряд ли смоешь до Страшного суда...
— Ну, и чем кончили?
— Всё твердит: «Правда не может быть грехом». Я ему предложил — пусть расскажет на исповеди своему священнику или вот здесь, в монастыре, любому другому. Исповедь — Таинство, Бог ему через священника покажет Свою волю. А он не согласился: дескать, причём тут Бог, все вы — священники — готовы покрывать друг друга. Да, говорю, мы — как Иафет с Симом, — Церковь не станем хулить перед чужими, как ныне некоторые любят.
Парнишка нехотя сознался:
— А я как раз хотел, чтобы вы — раифские отцы — написали в блог протодиакона...
— Стоп! — говорю. — Не произноси имени протодиакона всуе!
— А что? — удивился тот. — Боитесь — бесы налетят?
— Нет, — говорю, — неохота аппетит портить.
Тут все двинулись в трапезную за отцом наместником.
_s.jpg)